Различие восточного и западного мышления

Карл Густав Юнг

Научные публикации
Философские науки
№10, l988

Предлагаем вниманию читателей не издававшуюся ранее на русском языке работу К. Г. Юнга (1875 — 1961) Статья «Различие восточного и западного мышления» является первой частью его «Психологических комментариев к «Тибетской книге Великого Освобождения» (The Collected works of С. G. Jung Vol.11 ). Она была написана на английском языке в 1939 г. и впервые опубликована в сборнике текстов «The Tibetian Book of the Great Liberation» под общей редакцией W. Y. Evans-Wenz (L.,N. Y., 1954).

РАЗЛИЧИЕ ВОСТОЧНОГО И ЗАПАДНОГО МЫШЛЕНИЯ

К Г. ЮНГ

Д-р Эванс Венц возложил на меня задачу комментирования текста, содержащего важные положения восточной «психологии». Кавычки подчеркивают сомнительность подобного словоупотребления. Уместно заметить, что Восток создал скорее философию или метафизику, чем нечто схожее с европейской психологией. Как и средневековой Европе, Востоку чужда критическая философия — мать современной психологии На Востоке понятие «разум» принадлежит метафизике, в то время как на Западе оно потеряло метафизический смысл уже с эпохи средневековья, приобретя значение «психической функции». Не зная, что такое «психическое», да и не претендуя на это знание, мы удовлетворяемся феноменом «разума», которому отказано в метафизической целостности и в нали-чии какой-либо связи между существованием разума у индивида и гипотетическим существованием его универсального коррелята. Психология, таким образом, является наукой, познающей мир явлений без метафизических импликаций. Развитие западной философии на протяжении двух последних веков завершило разрыв изначального единства разума с Универсумом и замыкание его в собствен-ных границах. Сам человек уже не микрокосм и образ (eidolon) космоса, а душа его больше не единосущная (consubstantial) scintilla, или искра Anima Mundi, Мировой Души.

В соответствии с этим психология трактует любые метафизические утверждения и высказывания как психические феномены, видя в них сообщения о разуме и его структуре, порожденные в конечном счете подсознательными установками (dispositions). С точки зрения психологии эти высказывания не обладают безусловной ценностью и сами по себе не являются выражением никаких (даже метафизических) истин. Разумеется, не существует интеллектуального «хода», с помощью которого можно было бы выяснить, насколько такая позиция правомерна. Очевидной также является невозможность удовлетворительным образом обосновать метафизический постулат о существовании Универсального Разума. А обосновываем ли он вообще? Разум человека может предположить существование Разума Универсального, но тем самым он еще не утверждает последний как действительно существующий, и мы его вправе считать только гипотезой. Само это предположение и наше определение его как гипотезы одинаково недоказуемы. Другими словами, в равной степени вероятно, что наш разум является манифестацией Мирового Разума. Однако человек не знает и ему не суждено узнать истинного положения дел. Поэтому психология считает разум неспособным основать или утвердить существование чего-либо находящегося за его пределами.

Здравый смысл побуждает нас принять эти ограничения, несмотря неизбежность жертвы — расставания со сказочным миром и живущими в нем созданиями разума. Таков был мир первобытного человека; в нем даже неодушевленное обладало живой, целительной, магической силой, благодаря которой вещи и люди существовали во взаимном участии. Рано или поздно человек осознает, что могущество вещей исходило от него самого, а значение их было его проекцией.

Теория познания делает последний шаг из детства человечества — метафизи-ческой Вселенной, небеса и преисподняя которой были заселены порожденными разумом фигурами. Этот неизбежный эпистемологической критицизм не мешает нам твердо придерживаться религиозного воззрения, согласно которому способ-ность человека верить (organ of faith) позволяет познать Бога. Отсюда и новое западное бедствие — конфликт между наукой и религией Критическая философия науки (будучи негативной метафизикой, иными словами — материализмом) по-коится на логической ошибке, а именно, на допущении, что материя есть осязаемая и познаваемая реальность, а не только гипотеза, сугубо метафизическое понятие, гипостазированное некритичным разумом. На самом деле слово «материя» является таким же символом незнаемого, как слово «дух» или даже слово «Бог».

С другой стороны, религиозная вера не может отказаться от своего докритического Weltanschaungi. Вопреки призыву Христа, верующие стремятся остаться детьми, а не быть как дети. Один знаменитый современный теолог признается в своей автобиографии, что «с самого детства и по сей день» Иисус был его добрым другом.

Иисус — вот яркий пример проповедника, учение которого принципиально проти-воречило религии его отцов. Однако Imitatio Christiii, как видно, не требует от последователей такой же психической и духовной жертвы, какую ем) пришлось принести в начале своего пути и не будь которой он никогда не стал бы Спасителем.

По сути дела, трения между наукой и религией зиждятся на недоразумении

и с той, и с другой стороны. Введя новый hypostasis, научный материализм согрешил против интеллекта. Ибо, как бы ни назывался на этот раз высший принцип действительности — материя, Бог или энергия,— само по себе переимено-вание ничего не разрушает и не создает, а только меняет символ. Поэтому материалист является метафизиком malgreluiiii. С другой стороны, вера, цепляющаяся за примитивное психическое состояние, в основе своей сугубо э(национальное, не может расстаться с первобытным, инфантильным отноше-нием к гипостазированным созданиям разума. Ей хотелось бы сохранить без-опасный, интимный мир, где все еще правят всесильные, ответственные и добрые родители. Вера готова пойти даже на sacrificium intelectusiv (разумеется, в том случае, если последний наличествует), но никогда не принесет в жертву чувства. Верующие не уподобляют себя детям, а остаются детьми, не обретают жизнь, а не знают ее утраты. Кроме того, вера получает по заслугам при столкновении с наукой за отказ участвовать в духовном движении нашего времени.

Каждому честному мыслителю приходится признать шаткость всех метафизи-ческих позиций (а в особенности вероучений), недоказуемость любого метафизи-ческого постулата, очевидную неспособность разума «вытащить из болота за волосы самого себя»v, иными словами, создать нечто трансцендентное.

Материализм возник как метафизическая реакция на внезапное осознание человеком того, что познание является одним из проявлений психики и, будучи вынесено за пределы человеческого,— проекцией. Эта реакция была метафизической, поскольку среднее философское образование не давало возможности заме-тить таящееся за гипостазированием «материи» переименование высшего принципа действительности. В то же время религиозная установка выявляет, сколь неохотно люди соглашаются принять философскую критику, как боятся они отказаться от охранных грамот детства и очутиться в чуждом, незнакомом мире, где властвуют силы, равнодушные к человеку. Конечно, в любом случае чело-век и его окружение не изменятся, останутся прежними. Однако теперь стало ясно, что человек заперт в стенах разума, что выход вовне невозможен, даже в безумии, что лик его богов и облик его мира во многом обусловлен его собственной психикой.

Как уже отмечалось, все наши метафизические утверждения определены в первую очередь структурой разума.. Мы пришли к пониманию того, что интеллект не является ens per sevi независимой ментальной способностью, а представляет собой психическую функцию, обусловленную состоянием психики как целого. Философское высказывание поэтому не есть результат чисто логи-ческого безличного процесса, а произведение конкретной личности с ее пространст-венными и временными характеристиками. В этом плане оно главным образом субъективно, а его объективная ценность зависит от того, много ли найдется людей, рассуждающих сходным образом. Замыкание человека в границах разума, явившееся следствием эпистемологического критицизма, естественно при-вело и к критицизму психологическому. Популярностью среди философов такая разновидность критицизма не пользуется, они склонны считать философский интеллект совершенным и безусловным инструментом. И все же этот их интеллект есть обусловленная индивидуальной психикой функция, которая во всех отношениях детерминирована субъективными обстоятельствами, не говоря уже о влиянии среды. Мы действительно совсем свыклись с мыслью, что разум полностью утратил свой универсальный характер, от его прежнего, космического значения anima rationalisvii не осталось и следа. Сегодня разум стал более или менее частным делом, субъективным, даже произвольным феноменом. Теперь, когда гипостазировавшиеся ранее «универсальные идеи» оказались психи-ческими законами, человек понял, в какой степени весь наш опыт так называемой действительности имеет психическую природу; собственно говоря, все, что мыслится, ощущается и воспринимается нами, есть психический образ, и сам мир существует постольку, поскольку мы можем «образовать» его. Открывшаяся истина о заключенности человека в психике и ограниченности ее пределами так глубоко задела его, что теперь мы готовы смириться даже с существованием незнаемого в нас самих; мы дали ему имя «бессознательное».

Сфера разума, казавшаяся универсальной и метафизической, была таким образом сжата до сознания индивида, вполне отдающего отчет в своей безгра-ничной субъективности и инфантильно-архаической склонности к бездумным про-екциям и иллюзиям. Страшась бесконтрольного субъективизма, многие сциентист-ски мыслящие люди пожертвовали даже своими религиозными и философскими симпатиями. Взамен потерянного мира, одушевленного нашим дыханием, в сердце которого пульсировала наша кровь, мы стали пестовать восторг перед фактами — нагромождением фактов, далеко превосходящим возможность отдель-ного человека их освоить. Мы живем благочестивой надеждой, что случайно собранные куски составят осмысленное целое, однако до конца в этом никто не уверен — ведь нет головы, способной вместить sum totalviii коллективного знания. Мы просто погребены под грудою фактов, но тот, кто посмеет осмыслить их, будет вынужден вступить в сделку с совестью, ибо факты могут опрокинуть любое его теоретическое построение.

Западная психология понимает под разумом ментальную сторону деятель-ности психики, «ментальность» индивида. В сфере философии все еще можно обнаружить безличный Универсальный Разум, существующий, видимо, как руди-мент изначальной «души» человека. Такое изложение основ западного мировоз-зрения может показаться несколько утрированным, и все-таки вряд ли оно так уж далеко от истины. Во всяком случае при сопоставлении с восточным типом ментальности сразу же бросаются в глаза черты, близкие вышеобозначенным.

На Востоке разум — космическая сила, самая суть сущего, тогда как на Западе лишь недавно стали трактовать разум как сущностное условие познания (а следо-вательно, и когнитивного существования мира). Конфликта между наукой и рели-гией на Востоке не может быть, потому что нет науки, основанной на страсти к фактам, и религии, державшейся только на вере: восточное познание — рели-гиозно, восточная религия — познающа. Для европейца Благодать Бога безмерна, человек же предельно ничтожен; на Востоке человек — сам свой бог и спаситель.

Буддистские боги Тибета обитают в царстве иллюзорной различенности (sepa-rateness), в области проекций — и все же они существуют. Для нас иллюзия всегда остается только иллюзией, т.е. ничем; даже истинную мысль мы считаем существующей постольку, поскольку выраженное в ней суждение опирается на определенные факты. Допущение реальности мысли самой по себе кажется нам совершенно абсурдным, хотя такая реальная вещь, как атомная бомба, была создана не без помощи «фактически» несуществующих мыслей.

«Психическая реальность» — столь же противоречивое понятие, как «психика» или «разум», под которым одни понимают сознание с его содержаниями, другие допускают существование «темных» или «подсознательных» представлений, третьи включают в сферу психики инстинкты, четвертые исключают их. Подав-ляющее большинство считает психику совокупностью биохимических процессов в клетках головного мозга, а кое-кто полагает, что именно психика заставляет функционировать клетки коры. Некоторые отождествляют «жизнь» с психикой. И лишь незначительная часть людей видит в феномене психического категорию существования per se и делает из этого необходимые выводы. Парадоксально, что именно к этому плану существования — неотъемлемому sine qua nonix всего сущего — психическому — принято относиться так, как будто оно только «полусуществует». Психическое — единственный род существования, о котором у нас есть непосредственное знание, ибо ни о чем нельзя знать, прежде чем позна-ваемый предмет станет психической данностью. Только психическое существование дано нам как непосредственная достоверность. Мир фактически не существует там, где он не принимает форму психического образа («образуется»). Запад к этому еще не пришел, за редким исключением, каковым является Шопенгауэр, хотя последний сам находился под сильным влиянием буддизма и Упанишад.

Даже поверхностное знакомство с восточной мыслью позволяет выявить фундаментальное различие между Востоком и Западом, Восток исходит из реальности психического как главного и уникального свойства сущего. Может показаться, что этим утверждением Восток обязан скорее особенностям своего темперамента и психологии, нежели специфике философского мышления. Перед нами типично интровертированная установка, принципиально отличная от не менее типичной — экстравертированной — позиции Запада. Интровертность и экстравертность, как известно, представляют собой определенные темпера-ментом или даже конституцией позиции человека по отношению к миру, которые, как правило, не могут быть выбраны субъектом произвольно. В отдельных случаях их можно продуцировать волевым усилием, но эта возможность прояв-ляется при совершенно особых обстоятельствах. Экстравертность можно считать «стилем» Запада, который считает интровертность отклонением от нормы, патологией, чем-то предосудительным. Фрейд называет интровертность автоэроти-ческой, «нарциссической» установкой разума. Эту негативную оценку он разделяет с национал-социалистической философией современной Германии, которая видит в интровертности оскорбление коллективного чувства. Восток, в свою очередь, . нашу жизнерадостную экстравертность пренебрежительно называет иллюзорной властью желаний, существованием в сансареx (самой сути, квинтэссенции цепи nidanaxi, высшая точка которой есть совокупность мирового страдания).

Смысл эмоционального конфликта между восточной и западной позициями будет хорошо понятен тому, кому в жизни пришлось встречаться с обоюдной девальвацией ценностей, происходящей при столкновении интроверта с экстравер-том. А для тех, кто немного знаком с историей европейской философии, наглядным примером послужит ожесточенный спор о природе универсалий, ведущийся еще с Платона. Не входя в тонкости конфликта между интровертами и экстравертами, остановлюсь лишь на религиозных аспектах. Христианский Запад считает, что судьба человека полностью зависит от божественной Благо-дати, или во всяком случае от Церкви — особой организации, санкционированной свыше для земного спасения человека. Напротив, Восток, веря в «самоосвобожде-ние», полагает, что человек сам определяет пути своего совершенствования.

Религиозное мировоззрение всегда выражает и формулирует сущностную психологическую позицию даже у людей, которые забыли свою религиозную традицию или никогда о ней не слышали. Психологически Запад полностью лежит в русле христианской традиции. Выражение Тертуллиана anima naturaliter christianaxii продолжает оставаться истиной для Запада, но не в религиозном, как он полагал, а в психологическом смысле. Благодать нисходит, во всяком случае приходит извне. Любая другая точка зрения — чистая ересь. Отсюда ясно, почему у нас так недооценивается человеческая психика. Тот, кто пытается установить связь между психическим и идеей Бога, немедленно обви-няется в «психологизме» или подозревается в нездоровом «мистицизме». Восток, с другой стороны, из чувства сострадания проявляет терпимость к этим «низшим» духовным стадиям, где человек, в слепом неведении кармы, все еше озабочен греховностью и мучает свое воображение верой в существование абсолютных богов, которые при внимательном взгляде оказываются не чем иным, как покрыва-лом майи, окутывающим его непросветленный разум. Таким образом, безусловную ценность имеет только психическое, или вездесущая Прана (Дух), суть Будды; Будда-Разум, Единственный, Dharma kayaxiii. Все сущее возникает из него, все отдельно существующие формы снова сливаются в нем. Такова основная психологическая посылка, пронизывающая сознание восточного чело-века в каждый момент его существования, проникающая во все его мысли, чувства, дела и не зависящая от вероисповедания.

В этом же смысле любой западный человек — христианин — вне зависимости от конфессии. Для христианства человек внутренне мал, близок к ничто; более того, как сказал Кьеркегор, «человек всегда неправ перед Богом». При помощи страха, покаяния, обещаний, покорности, самоунижения, добрых дел и молитв он может умилостивить великую силу, находящуюся не в нем, а в Tota-liter Aliter, Всецело Другом (совершенном и «внеположенном»), единственно реальном. Заменив «бога» какой-нибудь другой силой (например, «миром», «деньгами»), мы получим полную характеристику западного человека: прилеж-ного, боязливого, благочестивого, предающегося самоунижению, предприимчи-вого, жадного, неистового в борьбе за земные блага (собственность, здоровье, знание, техническое мастерство, общественное благосостояние, полити-ческую власть, завоевания и т. д.). Что представляют собой великие массовые движения нашего времени? Это попытки присвоить чужую собственность или защитить свою. Разум используется в основном для изобретения удобного «изма», для прикрытия своих истинных мотивов и для того, чтобы получить больший кусок. Я не стану во избежание сомнительного допущения преимуществ западной позиции вдаваться в описание того, что бы случилось с восточным человеком, если бы он забыл свой идеал Будда-подобия (budha-essence). Но я не могу не задаваться вопросом о том, возможно ли и даже желательно ли имитировать точку зрения другого. Различие между ними столь велико, что этой возможности не существует, и она тем более не является желательной. Нельзя смешать огонь и воду. Восточная позиция исключает западную, и наоборот. Нельзя быть добрым христианином и заниматься самоосвобождением; нельзя стать Буддой, молясь Богу. Гораздо лучше примириться с существованием конфликта, ибо его разрешение, если оно вообще возможно. может быть только внерациональным.

Волею судьбы Запад начинает знакомиться с некоторыми проявлениями восточной духовности. И преуменьшать значение этого, и строить шаткие мосты над зияющими провалами одинаково бессмысленно. Вместо того чтобы заучивать наизусть упражнения восточной техники духа, а затем имитир вать их совершенно по-христиански — Imitatio Christi! — с неизбежным насилием над собой, было бы гораздо разумнее выяснить, а не существует ли в нашем бессознательном интровертной тенденции, подобной той, что стала руководящим духовным принци-пом на Востоке. Тогда мы могли бы строить на своей земле, своими руками. Усвоение же непосредственно восточного варианта было бы простым потаканием нашей западной восприимчивости, еще одним доказательством того, что все хо-рошее — на стороне, его надлежит добыть и «начинить» им наши бесплодные души. Мне кажется, мы все-таки чему-то научились у Востока, уразумев, что психика сама по себе достаточно содержательна, чтобы не ну сдаться в заимство-ваниях, ощутив, что мы можем стать творцами самих себя с помощью божествен-ной милости или без оной. Но мы не должны пускаться в это столь амбициозное предприятие, пока не научимся обращаться с нашей духовной гордостью и богохульным самоутверждением. Восточное отношение разрушает специфические христианские ценности, и было бы ошибкой не замечать этого. Подлинность нашей новой позиции, т.е. ее укорененность в своей с собственной истории может быть обеспечена только ясным пониманием сути конфликта между христианскими ценностями и интровертной восточной позицией. Мы должны постичь восточные ценности изнутри, а не извне, находя их в себе, в сфере бессознательного. Тогда обнаружится, насколько велик наш страх перед бессозна-тельным, насколько серьезно наше сопротивление, из-за которого мы ставим под сомнение самоосвобождающую силу интровертного разума — столь очевид-ную для Востока.

Западу эта сила практически незнакома, хотя она представляет собой важную компоненту бессознательного, Многие категорически отрицают существование бессознательного или же полагают, что оно состоит исключительно из инстинктов, вытесненных или забытых содержаний, некогда принадлежавших сознанию. Безопаснее считать, что «разум», как его понимают на Востоке, скорее относится к бессознательному, чем к разуму в нашем понимании (т.е. так или иначе отождествляемому с сознанием). Для нас сознание немыслимо без эго; сознание приравнивается к отношению сознательных содержаний к эго. Если нет эго, то нет и сознающего. Эго, таким образом, неотделимо от процесса познавания. Восток же не испытывает трудностей в постижении сознания без эго, предполагая, что сознание может не ограничиваться рамками эго (эго на «высших стадиях» фактически исчезает вообще). Для нас такое психическое состояние, исключающее «я», может считаться только бессознательным по той простой причине, что редукции подвергается самая инстанция сознающего. Я вовсе не ставлю под сомнение существование ментальных состояний, трансцендентных сознанию. Однако при этом сознание приносится в жертву ровно в той мере, в какой оно «преодолевается», Я не могу представить сознательного ментального состояния вне связи с субъектом, т. е. с эго.

Эго может быть «обессилено» (depotentiated) — например, лишено своего осознания тела,— но пока остается сознание чего-то, должен оставаться и осознающий. Эго не может осознать бессознательное. О существовании бессозна-тельного мы лишь догадываемся по косвенным признакам. Непосредственно наблюдать проявления бессознательного у пациента исследователь может сталки-ваясь с психическими заболеваниями, однако доказательство того, что содержания бессознательного исходят из единого центра, аналогичного эго, не существует Есть серьезные основания полагать, что в бессознательном такой центр вообще отсутствует.

То, что Восток смог так легко отказаться от эго, по-видимому, предполагает отличное от западного понимание разума. Очевидно, для восточного мышления эго не имеет такого же значения, как для нас. Восточный разум менее «эго-центричен», его содержания слабее связаны с субъектом, высоко ценятся ментальные состояния, в которых эго отступает на второй план. Исключительно эффективным средством управления необузданными порывами эго является хатха-йога. Безусловно, высшие формы йоги, стремящиеся к достижению самадхиxiv ориентированы на ментальное состояние, в котором эго практически размыто. Сознание в его европейском значении считается низшей ступенью (авидайа-«неведение»), в то время как то, что мы называем «темным фоном» (background) сознания, понимается как высшее состояниеxv. Таким образом, наше понятие коллективного бессознательного могло бы послужить европейским эквивалентом буддхи («просветленный ум»).

Из вышесказанного следует, что восточная форма «сублимации> сводится к овладению эго-сознанием как центром психической активности, занимающим промежуточное положение между телом и мышлением. Низшие, полуфизиологи-ческие уровни психики подчиняются при помощи аскезы, упражнений, и держатся под строгим контролем; однако обычного для западных форм сублимации отрица-ния этих слоев или их волевого подавления не происходит. Настойчивая практика йоги адаптирует и трансформирует их до тех пор, пока они не перестанут влиять на деятельность «высшей» сферы. Видимо, этому специфическому про-цессу способствует контроль над эго и его требованиями со стороны того, что на Востоке по традиции относят к «субъективному фактору». Я имею в виду «задний план» (background) сознания — бессознательное. Для интровертности в целом характерен акцент на априорности данных восприятия. Известно, что акт апперцепции содержит два момента: 1) непосредственное восприятие объекта; 2) ассимиляция воспринятого с помощью пред-существующих (pre-existing) моделей или понятий, позволяющих «познать» объект. Психика — не фикция, лишенная какого бы то ни было качества; она представляет собой систему, определенным образом сформированную и специфически реагирующую. Каждое новое представ-ление, будь то восприятие или спонтанная мысль, вызывает к жизни ассоциации, исходящие из сокровищницы памяти. Они немедленно проникают в сознание, складываясь в сложную картину «впечатления», являющуюся в действительности разновидностью интерпретации. Настроенность (disposition) бессознательного, от которой зависит впечатление, я называю «субъективным фактором». Она под-лежит квалификации как «субъективная», потому что на основании первого впечатления едва ли можно достичь объективности, обычно требуется довольно трудоемкий процесс верификации, сравнения и анализа для преобразования и приспособления непосредственной реакции «субъективного фактора».

Вопреки склонности экстравертов считать субъективный фактор «только» субъективным, признание его значимости вовсе не ведет к личностному субъекти-визму. Психика с ее структурами — достаточно реальные образования. Они спо-собны, как уже было сказано, трансформировать материальные объекты в психи-ческие образы, с помощью которых мы воспринимаем не волны, а звуки, не электромагнитные колебания определенной частоты, а те или иные цвета. Сущее таково, каким мы его видим и понимаем. Есть множество вещей, видеть, ощущать и понимать которые можно бесконечно различными способами. Психика ассимилирует данные внешнего мира по-своему, совершенно независимо от личностной направленности, основываясь в конечном счете на законах или моделях апперцепции. Эти законы остаются неизменными, несмотря на то что разные эпохи и страны дают им разные имена. В прошлом люди боялись колдунов, верили в призраки, были одержимы бесами — современный человек с опаской относится к существованию микробов, верит во всевластие витаминов, бывает одержим идеями...

В основании субъективного фактора лежат априорные модели психической деятельности. Если мы признаем субъективный фактор, следовательно, мы исходим из реальности психических закономерностей, снимая тем самым возможный упрек в субъективизме. Следуя этим путем, мы могли бы опуститься к нижним слоям сознания, коснуться основных законов психической жизни и вступить во владение истиной, которая непременно была бы порождена психикой, не будь фатального вмешательства не-психических сил (воздействия внешнего мира). Эта истина, безусловно, смогла бы уравновесить всю нашу совокупность знаний о внешнем мире. На Западе только знание, удостоверенное фактами, считается удовлетворительным. Мы верим в точность наблюдения и исследования природы: наша истина должна соответствовать внешней действительности — иначе она будет лишь «субъективной», Подобно тому как Восток отворачивается от танца пракрити'xvi~ (фюсис) и бесчисленных иллюзорных форм майаxvii, Запад обходит стороной бессознательное с его пустыми фантазиями. Однако интровертный Восток отлично умеет обращаться с внешним миром, а экстравертный Запад может поладить с психическим и его запросами: такой институт, как церковь, дает возможность выразить непознанное психическое в ритуалах. Естественные науки и современная технология тоже не являются монопольным изобретением Запада. Их восточные собратья выглядят старомодными и даже примитивными. Но то, чем мы располагаем в сфере духовной интуиции и психотехники, может показаться в сравнении с йогой таким же отсталым, как восточная астрология и медицина в сравнении с западной наукой. Не желая преуменьшать роль христианской церкви, все же поясню свою мысль сравнением Exercitiaxviii Игнатиуса Лойолы с йогой. Внезапный прыжок с этого уровня на уровень йоги столь же нежелателен, как и мгновенное превращение азиатских народов в недоделанных европейцев. У меня есть серьезные основания сомневаться в богоизбранности западной цивилизации и возможности адаптации Западом восточной духовности. Однако встреча двух противостоящих миров уже произошла. Восток претерпевает серьезнейшую трансформацию, его целостность полностью и необратимо наруше-на. Восток успешно имитирует самые изощренные европейские методы ведения войны. На Западе несчастье проникло, по-видимому, в более глубокие пласты. Наше бедствие — расцвет идеологий; они и есть долгожданный Антихрист. Национал-социализм близок к превращению в религию, как ни одно массовое движение со времен возникновения мусульманства. Коммунизм претендует вернуть утерянный рай. Мы гораздо лучше защищены от гибели урожая, наводнений, эпидемий, нашествий тюрков, чем от прискорбных несовершенств нашего духа, как видно, мало приспособленного к сопротивлению духовным эпидемиям.

Экстравертной является и религиозная установка Запада. В наши дни обвинение христианства во враждебности или безразличии по отношению к миру и плоти звучит как неоправданное оскорбление. Напротив, добрый христианин — это жизнерадостный гражданин, предприимчивый бизнесмен, отличный солдат; в любом деле он лучший. Земные блага часто трактуются как форма вознаграждения за христианский образ жизни, и в молитве «Отче наш» прилагательное ????????? supersubstantialis (надсущностный, на-сущный.— Пер.) уже давно опущено, потому что имеет гораздо больше смысла заботиться о хлебе реальном. Так далеко зашедшая экстравертность не способна, конечно, наделить человека психикой, содержащей хоть что-нибудь не заимствованное благодаря человеческому научению или божьей благодати. С этой точки зрения было бы чистейшим богохульством допускать, что психическая природа человека может быть средством его освобождения. Идея самоосвобождающей силы разума не находит обоснования в нашей религиозности. Тем не менее новейшее течение в психологии — «аналитическая психология» («психология комплексов») — допускает возможность существования бессознательных процессов, которые в силу своего символического характера могут компенсировать изъяны сознания и его запутанность. Когда в ходе психоанализа эти бессознательные процессы осознаются, они настолько меняют сознание, что мы можем говорить уже о новом уровне сознательности. Психоаналитический метод, однако, не может непосредственно вызвать процесс бессознательной компенсации - мы целиком зависим от бессознательного, или от «милости Божьей», название здесь не важно. Но и бессознательный процесс очень редко самостоятельно, без технической помощи выходит к границам сознания. Прорвавшиеся на поверхность бессознательные содержания находятся в явном противоречии с привычными для сознания способами мышления и чувствования, ведь в ином случае они не имели бы компенсаторного характера. И все же первой реакцией является конфликт из-за сопротивления сознания вторжению столь несовместимых с ним посторонних воздействий, чувств, мыслей и т. д. Шизофрения представляет собой наиболее яркий пример вторжения таких совершенно чуждых и неприемлемых содержаний. Разумеется, в шизофрении это — следствие патологических искажений и преувеличений, но человек, хоть немного знакомый с функционированием нормальной психики, без труда заметит тождественность основных схем. Собственно говоря, те же модели мы находим в мифологии и других архаических формах мышления.

В обычных условиях любой конфликт побуждает разум искать способы его разрешения. Обычно (на Западе) сознание берет верх над бессознательным, поскольку все приходящее в сознание извне с самого начала может считаться несовершенным, в каком-то смысле ложным. Но в рассматриваемых нами случаях мы молчаливо предполагаем, что явно несовместимые с сознанием содержания не будут вновь подавлены и что конфликт будет принят и «дозволен». Сначала его разрешение представляется совершенно невозможным, но надо терпеливо сносить это временное положение. Такая пауза — «передышка» для бессозна-тельного, или, иначе, сознательная остановка — порождает новую компенсатор-ную реакцию в бессознательном. Эта реакция (обычно явленная в сновидениях) в свою очередь также доводится до осознания. Сознание таким образом сталки-вается с новым движением психического, поднимающим иные проблемы или неожиданным образом трансформирующим старые. Такая процедура, повто-ряющаяся до удовлетворительного разрешения конфликта, носит название «транс-цендентальной функции» (ttanscendentai function). Это одновременно и метод, и процесс. Продуцирование бессознательных компенсаций является спонтанным процессом, а его осознавание — методом. Слово «трансцендентальный» указы-вает на переход из одного психического состояния в другое через взаимную конфронтацию противоположностей.

Приведенное описание трансцендентальной функции является весьма схема-тичным, и за деталями читатель вынужден будет обращаться к другим работамxix. Однако нельзя не учитывать, что описанные здесь психологические наблюдения и методы могут прояснить употребляемое мною в данном тексте значение понятия «разум», Это разум, создающий образы-образцы моделей восприятия, которые имманентны бессознательному, являются его структурными элементами. Только их существование может объяснить всеобщность мифологи-ческих — мотивов — даже в- тех- регионах, где — совершенно исключена миграция как возможное средство переноса. Сновидения, фантазии, психозы порождают образы, во всех отношениях сходные с мифологическими мотивами; причем о последних человек может не иметь ни малейшего представления, даже косвенно (из речевых идиом или символики Библии) В психопатологии шизофрении, так же как и в психологии бессознательного, представлен, без сомне-ния, именно архаический материал. Какова бы ни была структура бессозна-тельного, ясно одно: в нем содержится некоторое количество архаических моделей, идентичных инвариантам мифологии и сходных с мифологической форм мышления.

Матрицы сознания укоренены в бессознательном, и в нем возникают такие мыслеформы, как упоминавшийся нами Универсальный Разум. А поскольку бессознательное не имеет определенного устойчивого облика, то восточное пред-ставление об Универсальном Разуме [который сам не имеет формы (арупалока), но является формой всех форм], по-видимому, глубоко психологически оправдано. Формы и модели бессознательного не принадлежат какому-то конкретному отрезку времени, они «вечны» и, попадая в сферу сознания, вызывают специфическое чувство вневременности.

С той же ситуацией мы сталкиваемся при изучении психологии примитивных народов: например, австралийское слово «алжира», означающее «сон», имеет также значения: «страна призраков», «время» (в котором жили и до сих пор живут предки). Мы видим здесь конкретизацию и проекцию бессознательного со всеми присущими ему признаками — явленностью его содержаний во сне, миром ро-довых форм мышления, вневременностью.

Интровертная установка, отвлекающаяся от внешнего мира (сознания} и сосредоточивающая внимание на субъективном факторе (заднем плане созна-ния), неизбежно вызывает характерные проявления бессознательного-архаичный характер мышления, пронизанного «родовым» или «историческим» чувством и, помимо этого, чувством неопределенности, вневременности, Единого. Экстраординарное для нас переживание Единого — повседневный опыт всех разновидностей мистицизма. Возможно, этот опыт — результат тоталь-ного слияния, неразличенности, взаимопроникновения всех содержание,— возрастающий по мере того, как гаснет сознание. Почти неограниченная контаминация образов в сновидениях, и особенно в продуктах психики душевнобольных, свидетельствует о происхождении этих образов из бессознатель-ного. В отличие от четкой определенности и обособленности форм в сфере сознания бессознательные содержания в высшей степени размыты и поэтому подвержены разного рода контаминациям. Если мы попытаемся представить себе состояние, в котором ничто не имеет определенной формы, то мы ощутим целостность как единое. Поэтому можно предположить, что специфическое чувство «Единого» исходит из подсознательно ощущаемого слияния всех форм в бессознательном.

Посредством «трансцендентальной функции» мы получим не только доступ к Универсальному Разуму, но нам станет понятной и восточная вера в возможность самоосвобождения. Если путем интроспекции и осознания компенса-торный функции бессознательного можно изменить собственное психическое состояние и добиться разрешения болезненного конфликта, то мы, очевидно, имеем право говорить о самоосвобождении. Но, как я уже намекнул, этому гордому стремлению к самоосвобождению препятствует то обстоятельство, что человек не может произвольно вызывать эти бессознательные компенсации. Не может человек и изменить специфического характера компенсации: est ut est aut non est («она есть такова, какова она есть, в противном случае ее нет — вообще») —.Любопытно —,что это чрезвычайно важное обстоятельство, по-видимому, совершенно не осознается восточной философией, а как раз оно и обеспечивает психологическое обоснование западной позиции. Именно западное мышление породило важнейшую интуицию о фатальной зависимости человека от некоей темной силы, сотрудничество с которой необходимо, чтобы все шло хорошо. Действительно, там, где бессознательное отказывается «сотрудничать», человек сразу же ощущает растерянность даже в самой обыденной деятельности. Может отказать память, нарушиться координация движений, пропасть интерес или способность к концентрации внимания, и каждое такое нарушение способно стать причиной серьезного невроза, роковой случайности, профессионального или морального краха.

В прошлом люди жаловались на неблагосклонность богов, сейчас мы называем такую ситуацию неврозом и ищем его причину в недостатке витаминов, в эндокринных сдвигах, переутомлении или сексуальной дисгармонии. Чрезвычайная важность сотрудничества бессознательного, о котором мы никогда не задумываемся и которое воспринимаем как должное, осознается нами во всей значимости, лишь когда мы лишаемся его.

По сравнению с другими расами — например, с китайцами — психический баланс белого человека, или, еще резче, его мозг, видимо, является слабым местом. Способностью закрывать глаза на свои слабости объясняется вид экстравертности, стремящийся обеспечить собственную безопасность путем господства над окружающими. Экстравертность идет рука об руку с недоверием к «внутреннему человеку», если присутствие такового вообще осознается. Более того, мы все склонны недооценивать то, что внушает нам страх. Видимо, эти причины породили столь характерную для западной цивилизации убежденность в том, что nihil est in intellectu quod non antea fuerit in sensuxx Но, как уже подчеркивалось, эта экстравертная установка находит психологическое подтверждение в том обстоятельстве, что бес-сознательная компенсация не поддается волевому контролю. Известно, что йога ставит себе в заслугу способность держать под контролем бессознательные процессы, поэтому психика (йога.— пep.) как целое не содержит ничего, чтобы не находилось под контролем высших слоев сознания. Ни в коей мере не сомневаясь в потенциальной возможности достижения подобного состояния, я считаю, однако, что оно обретается ценой идентификации с собственным бессознательным. Такая тождественность — восточный вариант западного фетиша-«абсолютной объективности», механического подчинения себя единственной цели, идее, делу при полном отсутствии внутренней жизни. С восточной точки зрения такая «полная объективность» чудовищна, ибо она отдает человека во власть «сансары», а для Запада, соответственно, «самадхи» — не более чем бессмысленное состояние сна. На Востоке внутренний человек всегда держал в подчинении внешнего, не давая миру оторвать.себя от своих корней; на Западе внешний человек подавлял внутреннего, вызывая все большее отчуждение себя от своего внутреннего существа. Единый Разум, Единое, неразличенность форм, вечность присущи единственно лишь Богу; человек же будет ничтожным и неправым уже по самой своей природе.

Я думаю, из моего рассуждения ясно, что обе противоположные позиции име-ют свое психологическое обоснование. Каждая со своей стороны неспособна считаться с обстоятельствами, выходящими за ее рамки. Одна недооценивает мир сознания, другая — мир Единого Разума. В результате и та, и другая в своем экстремизме теряют половину мира; их жизнь, отрезанная от полноты бытия, обречена на искусственность и дегуманизацию. На Западе мы видим манию объективности, аскетизм ученого, борца с предрассудками, отвергающие красоту и полноту жизни во имя идеальной (или неидеальной) цели. На Востоке — мудрость, умиротворенность, отрешенность и инертность психики, обратившейся к своим туманным основаниям, оставившей позади горе и радость жизни, какова она есть, каковой ей, по-видимому, и должно быть. Неудивительно, что односторонность порождает очень схожие формы монашества, и в том, и в другом случае гарантируя отшель-нику, святому, монаху или ученому единственность цели. Я ничего не имею против односторонности как таковой. Грандиозный эксперимент Природы (или самого себя) — человек — имеет право на подобные предприятия, если они ему под силу. Сам дух человека не смог бы раскрыться во всем своем великолепии, не будь этой пресловутой односторонности. И все-таки думаю, что стоит попытаться понять и ту и другую сторону.

Экстравертная тенденция Запада и интровертная Востока едины в одном: обе делают отчаянные попытки подчинить «естественность» жизни разуму. Это превос-ходство разума над материей, opus contra naturumxxi,— симптом молодости рода человеческого, который еще не устал радоваться своему самому могущественному оружию, когда-либо созданному природой: сознающему разуму. Возможно, одна-ко, что в далеком будущем полдне человечества утвердится совершенно иной иде-ал. и со временем человек перестанет мечтать о своей победе.

.

Перевод Е. В. МАЛАХОВОЙ

i Миросозерцание (нем.)

ii Подражание Христу (лат.)

iiiПоневоле {фр )

iv Принесение в жертву интеллекта. разума (лат.).


vБукв: «участвовать в соревнованиях, таща себя за шнурки собственных ботинок». (Пер.)


viВещь как таковая, сама по себе (лат.)

viiРазумная душа (лат.)

viii Общая сумма (лат)

ixНеобходимое условие (лат.)

xВещный, материальный мир.

xiВзаимообусловленные страдания и желания человека составляют цепь его жизни в «сансаре». Порвать эту цепь можно, если достичь состояния «самадхи» — мистического экстаза, «прорыва» к истинному, освобождения от власти «сансары»

xii Естественность христианской души (лат. )

xiiiИстинное учение

xivСм. прим. 11

xv Так как «высшее» и «низшее» — категориальные суждения сознания, в западной психологии бессознательные содержания не могут быть дифференцированы подобным образом. Восток. оче-видно. различает «субчеловеческие» психические состояния — настоящее «подсознание», включаю-щее инстинкты и полуфизиологические образования психики, которые он считает «высшим сознанием». (Прим. К. Г. Юнга.)

xvi Природа, материя.

xvii Покров, пелена, иллюзия; сила, творящая мир форм

xviii Книга содержала упражнения по достижению высшего духовного состояния.

xix Юнг имеет в виду прежде всего свою работу «The Transcendent Function> (см. The Collected Works of С. G. Jung. Princeton Univ. Press., Vol. 8).

xx В разуме нет ничего, что не было бы сперва дано в чувствах (лат.).

xxi Противоприродное действие (лат.)

Карл Густав Юнг